"Ты в каждой моей мысли." (с) Большие надежды
Должно быть, иностранцы меня уважают, но возможно и считают идиотом,— о русских я пока не говорю. Войдите хотя бы в американское положение: пригласили поэта,— сказано им — гений. Гений — это еще больше чем знаменитый. Прихожу и сразу: — Гив ми плиз сэм ти! {Дайте мне, пожалуйста, стакан чаю.} Ладно. Дают. Подожду — и опять: — Гив ми плиз... Опять дают. А я еще и еще, разными голосами и на разные выражения: — Гив ми да сэм ти, сэм ти да гив ми, — высказываюсь. Так вечерок и проходит. Бодрые почтительные старички слушают, уважают и думают: "Вон оно русский, слова лишнего не скажет. Мыслитель. Толстой. Север". Американец думает для работы. Американцу и в голову не придет думать после шести часов. ..
— И кажется мне, что очарованные произношением, завлеченные остроумием, покоренные глубиною мысли, обомлевают девушки с метровыми ногами, а мужчины худеют на глазах у всех и становятся пессимистами от полной невозможности меня пересоперничать...
— Переведи им, — ору я Бурлюку,— что если бы знали они русский, я мог бы, не портя манишек, прибить их языком к крестам их собственных подтяжек, я поворачивал бы на вертеле языка всю эту насекомую коллекцию... И добросовестный Бурлюк переводит: — Мой великий друг Владимир Владимирович просит еще стаканчик чаю.
Из очерка "Как я ее рассмешил"
— И кажется мне, что очарованные произношением, завлеченные остроумием, покоренные глубиною мысли, обомлевают девушки с метровыми ногами, а мужчины худеют на глазах у всех и становятся пессимистами от полной невозможности меня пересоперничать...
— Переведи им, — ору я Бурлюку,— что если бы знали они русский, я мог бы, не портя манишек, прибить их языком к крестам их собственных подтяжек, я поворачивал бы на вертеле языка всю эту насекомую коллекцию... И добросовестный Бурлюк переводит: — Мой великий друг Владимир Владимирович просит еще стаканчик чаю.
Из очерка "Как я ее рассмешил"